жаров

Сидит дед, в мундир одет, а Рома Крутов, хозяин кафе, сам ему наливает.

У деда через стену от «Трех литров» квартира, и он то и дело открывает газ и забывает. Запашино идет прямо в кафе. Рома полгода терпел, а сегодня вызвал знакомого спеца, чтобы тот поставил на дедову плиту заглушку. Вернее, на идущую к плите трубу.

А пока вот. Пока газовщик возился, приходилось заливать ненавистному соседу глаза и память.

- Ты пей, пап, пей, на меня не смотри. Я с утра не люблю.

Привычка называть стариков папами и мамами осталась у Ромы еще со времен квартирных краж. Это он сам придумал. Требовалось только перевести человека через дорогу, помочь ему с тяжелыми сумками и раз пять назвать папой-мамой, чтобы тот пригласил псевдосына на чай. Не всегда так получалось, но получалось.

- Что-то от тебя сегодня особенно завоняло. Прямо не газом, а серой какой-то. Ты не переживай, пап, я тебе новую плиту куплю. Эта у тебя, как я понял, неисправная просто. Давай я все-таки пригублю с тобой вискаря-то. За День-то Победы.

В кафе играл «Лицей», одна песня уже третий раз подряд. «Ооосень, осень, ну давай у листьев спросим, где он май, веечный мааай…»

Включивший музыку бармен попросился на улицу посмотреть Бессмертный полк. Сквозь затемненные окна было видно, как идут и не кончаются люди с табличками.

- Ты ведь, пап, глухой совершенно, да? Ага. Так я тебе прямо скажу: вы все паразиты. И ты, и вон те, что с табличками. Страну надо очистить от вас, как чистят животных от блох или как парки обрабатывают от клещей. Я сегодня в фейсбуке именно такой пост и написал.

Плохое выдалось утро. Вообще. Сначала газом потянуло, потом собственный организм стал враждебным. Вчера с друзьями Рома загодя отмечал 9 Мая как день траура и скорби, намешал вин и закусок, а сегодня в животе заиграл духовой оркестр.

Кафешный туалет выходил дверью прямо в зал, и Рома, зная себя, зная, что после него не выветрится до самого салюта, поспешил на речной вокзал. Там платные туалеты и там не грех.

- Хорошо, что ты глухой. Я тебе откровенно признаюсь, что такие уроды, как ты – редкость. Раньше я внимания не обращал, а сейчас смотрю – страшилище настоящее. У тебя не зубы, а бивни какие-то, на лысине наросты, как рога, а в ушах волос больше, чем у меня на жопе. Нельзя до таких лет доживать. Лучше бы тебя еще тогда, на войне… Всех вас.

Сильно спешить на речной вокзал было нельзя, и Рома семенил, как в танце маленьких утят. Чтобы не позориться, и чтобы поскорее дойти, он решил срезать дорогу через захолустные дворы. Это, наверное, беда всех старинных городов – фасады домов пряничные, а как забредешь в любой двор, так там, пожалуйста – русское свинство как оно было, есть и будет.

В один момент уже подумалось, что самое время присесть прямо тут, под каким-нибудь кустом, но как назло появился человек в зеленой форме, медалью на груди и нагайкой на бедре. Казак! Вот вы сами не удивляетесь, откуда они у нас взялись? Везде ведь, во всех городах!

- Так что, пап, не обижайся, но поживешь без газа. А то что – всех посетителей у меня распугаешь. В субботу на прошлой неделе водили-водили носами да и на съёбки. Или еще хуже – взорвешь к хуям весь дом.

«…ну давай у листьев спросим, где он май, веечный мааай…» Четвертый раз что ли уже? Надо выключить.

- Слушай, пап, а что у тебя ордена-то какие странные? Что-то я не видел таких никогда. Орден Красной Звезды кверху ногами и не боец на нем, а смерть с косой… Это что за хуета-то, а? У тебя же на всех орденах черти какие-то и руины вместо Кремля! Ты кто, сука, такой?

Рома выскочил из-за стола и схватил стул. Чтобы бить.

- Не ори, сынок, - сказал вдруг дед. – Я на других войнах воевал. Не на тех, что на земле случаются. Ты лучше сходи на улицу, посмотри на Бездушный полк. Он у нас Бездушным называется.

Рома бросил стул и выбежал из кафе.

Улицу было не узнать, ее словно бы вывернули дворами наружу. Ободранные стены, хлам, кости на земле.

А по дороге шли и шли разноцветные – синие, зеленые, серые – мертвецы. В руках они несли таблички с портретами здравствующих Быкова, Навального, Гудкова, Касьянова, Шендеровича, Сотника…

- Ты, видать, позабыл, что с тобой приключилось? – дед тоже вышел на улицу. – До речного вокзала тебе ведь не удалось дойти.

… Казак… Никакой он был не казак, а молодой синебот. Из местных. Поехал он полгода назад добровольцем на Донбасс, попался там сразу на мародерстве и как-то сумел упросить, чтобы его не расстреливали. А по пути домой купил он в Ростове нагайку, казачьи шевроны и медаль ДНР «За боевые заслуги».

Увидев же Рому, он крикнул:

- Друже, с праздником! Выручи, сколько не жалко.

- Отъебись нахуй! – прозвучал ответ.

Через пару секунд перед Ромой возникло бардовое лицо и кривые глаза.

- Чтээ? Разве в праздник так полагается, мм? Это мне не любо.

- Отъебись, сказал…

Вшитая в кончик нагайки свинчатка с оттяжкой прошлась по ягодицам. Боль настолько ошеломила, что Рома не сразу и понял, что по ляжкам у него бежит поток, остановить который уже невозможно.

Рома орал и трясся, не сходя с места. Он орал про могилу и лопату, клялся, что смерть обидчику придет только после пыток, а пытки начнутся сегодня же. А поток все бежал.

Сначала казачьи глаза помутнели от ужаса, а затем эта муть рассеялась от какой-то яркой мысли. Нагайка перешла из правой руки в левую, а в правой оказался нож.

- Присоединяйся, - дед показал когтистой рукой на колонну мертвецов. – Ты к нам надолго.

Из кафе доносилось: «…веечный мааай…»

1.

В такую жару, когда взрываются зажигалки, а все люди обжираются окрошкой и мороженым, Сергей Котов объявил сухую голодовку. Он позвонил в мэрию, в полицию, в прокуратуру, в МЧС, ждал их весь день, но дождался одной лишь хрестоматийной обиды за державу.

Уже вечером Сергей придумал позвонить журналистам, и те приехали, едва успела осесть пена в его любимой кружке. Их оказалось двое: великан с фотоаппаратом, способным запросто запечатлевать туманности за пределами нашей галактики, и эмигрантка из тех самых туманностей. На ее голове застыла волна черных волос, виски были выбриты, а в ушах позванивали вереницы серебряных колец – отметки о посещенных галактиках.

Но пивная кружка ни великану, ни космической путешественнице не понравилась. Сергей ведь вышел встречать их на улицу с кружкой.

- Ты же говорил, что голодовка у тебя… сухая, - прогудел из поднебесья великан.

- Ну да, - насторожился Сергей. – Пиво-то не сухое.

Гости переглянулись. В плазма-глазах космической девушки появилась бегущая строка: «Поехали обратно. Мы зря срывались. Он долбо…»

- Нет! – прервал Сергей строку, выплескивая пиво на землю. – Это русский язык! Черт его поймешь – сухая, полусухая голодовка… Всякие, блядь, иносказания. Я думал, что сухая это когда запрещена еда, а пить можно.

- Хорошо. А по какому случаю протестуешь? - спросила девушка, сканируя протестующего, его рваную майку, рваное трико и громадные резиновые сапоги.

- Вон, - кивнул тот через плечо. – Дом.

- Ну и? Ничего плохого не вижу.

И в самом деле, дом не пугал. Старенький, бревна потемнели, как само прошлое, но жить-то можно. Люди и похуже живут.

- Не этот, - сказал Сергей. – Пойдемте в огород, он там. Я в прошлом году выкупил соседний участок, соединил со своим, засадил его картошкой, наставил парников, а тут на тебе. У нас земля и без того плохо родит из-за химзавода. Тут грунтовые воды хуевые.

За деревянным домом оказалась полуразвалившаяся часовня. Ну или что-то вроде того. Красный кирпич, слепые арки по стенам, арочный вход без двери. Крыши не было.

- Это недострой, а не развалины, как вы, наверное, подумали, - пояснил Сергей. – Неделю назад здесь ничего такого не было, а как-то утром выхожу и чуть не падаю в глубоченный котлован посреди огорода. Сначала думал, что земля сама провалилась, а потом смотрю – котлован-то квадратный и края его ровные. Вызвал тогда чиновников с отдела земельных отношений и ментов, сказал, что у меня захват земли. Они мне: так, мол, котлован-то фиг знает какой давнишний. Я пригляделся - в самом деле. Даже навалов глины рядом не было, а соседние грядки не примяты ни одна. То есть ни трактор здесь не ездил, ни ноги ничьи не ходили. Решил я тогда, что ебанулся, но на следующее утро смотрю – по дну котлована кирпичный фундамент начат…

Журналисты переглянулись, а великан печально качнул головой.

- Думаете, вру? Так я на телефон фоткал, - Сергей встал между ними и начал листать на обшарпанной «раскладушке» мутные снимки. – Вот на третий день фундамент уже до половины поднялся. Плохо видно, но у меня камера неважная. Вот уже весь котлован обложен. Тоже плохо видно? Вот над фундаментом стены начали расти, вот они уже выше…

- Так ты сам и строишь, наверное, - скривился великан при виде отвратительных фотографий.

- Я?! – Сергей захлопнул телефон. – А покажи мне тогда, где у меня раствор мешается, где песок для него свален, где кирпич?

Великан пробежался взглядом по опрятному огороду и процедил со злостью:

- Значит, давно здесь стоит.

- Да? – Сергей резво заскакал через картофельные боровки к часовне. – Посмотрите, кирпич новенький, гладенький. Вот тут только сколы есть, но это я пытался ломом долбить. Хуй там! Построено так крепко, как умели строить лет пятьсот назад. А вот, посмотрите, как раствор отличается: те швы, что внизу, они серые и уже высохли, а верхние темнее. Я две ночи подряд сторожил – тишина! Никого! А кладка прибывает незаметно…

- Ну и что сам думаешь? – спросил великан, начиная фотографировать Сергея на фоне часовни.

- Это он! – Сергей показал грязным пальцем на дальний забор. – Вон, падла, подглядывает за нами!

За тем дощатым забором под белыми вишнями стоял старик. Он увидел, что на него показывают, вяло махнул рукой и побрел вглубь своего сада. Скрюченный весь и тощий, как засохший терновник.

Сергей вернулся к гостям и зашептал:

- Это такая мразь! Было дело, я подсоединился к центральному водопроводу, так он тут же настучал в «Водоканал». Увидел, что я траншею рыл и трубы тянул, ну и настучал. Ладно! Оформил я все как делу быть, но пустил в огород левую трубу для полива. Мимо счетчика. Так он, урод, забрался ко мне, пока меня не было, разглядел эту трубу и снова настучал. И так всегда. На всех в поселке стучит.

- И часовни по ночам строит, - усмехнулся великан. – По-моему, прекрасный человек.

- А, по-моему, ничего смешного. Я сам не видел, но Сашка Горбылев рассказывал. Он три дня назад повез с железной дороги тачанку гравия, а Захар – так этого старого пидора зовут – вызвал железнодорожных ментов. Потом Сашка пошел поговорить с Захаром. Не пиздить – хуль там пиздить, кости одни, - а просто поговорить. И видит у него на пальце перстень, которого тот никогда не носил. Метал не драгоценный, алюминий какой-то тусклый, но камень… Черный и в виде треугольной пирамидки!

- Весело тут у вас, - вздохнул великан, - но мы пойдем.

- И не поможете ничем? – у Сергея выступили слезы. - Помогли бы разобраться-то, а? Никто же не верит. Я ведь не ебнутый.

- Как раз так.

2.

Журналистов звали Костя и Юля, и они жили вместе. Так им было удобно. На всякое происшествие они подрывались одновременно и всякую работу делали вдвойне быстрее, чем могли бы делать поодиночке.

Но в тот вечер Юля обиделась на то, что никакая работа не проделана вовсе.

- Тема-то интересная! – ругала она Костю. – Тут такого можно накрутить! Давай хотя бы коротюсенькую новостишку выложим на сайт. Вот увидишь, она сто тысяч просмотров наберет.

- Ты забыла, кто у нас сейчас редактор? – вяло отвечал Костя. – Для него не существует ни чупакабр, которые сифозные лисы, ни НЛО, которые китайские фонарики, а тем более он озвереет от новости про нерукотворную церковь и упоротого пивом параноика. Мы не только без денег останемся, как обычно остаемся, когда пишем про небывальщину, так еще и штраф получим.

- Знал бы редактор, какие ты еще новости замыливаешь, - сказала в полголоса Юля. – Вспомни, когда мы последний раз писали про того же депутата Борисова, который за год третий завод банкротит? Я не помню.

- Не тебе обижаться, - тихо и зло ответил Костя. – Ты же борисовские деньги и тратишь.

Коллеги давно притерлись друг к другу и ссорились не подолгу. Также и в тот вечер вслед за короткой ссорой они взялись лишний раз притираться, в результате чего Костя полегчал на пару граммов и мгновенно вырубился. Будто умер. А Юля пошла, включила компьютер и забила в поисковике «Дом строится сам».

Первыми выскочили ссылки на сайты строительных компаний, а чуть ниже…

«Посреди заброшенного кладбища появились стены церкви». Это вчерашняя, то есть от 4 июня, новость на сайте Твери.

«На задворках бывшей скотобойни неизвестные строители возводят часовню». Это сегодня, то есть 5 июня в Самаре.

«Удивительное здание само строится возле нефтебазы». Это в Иванове. Опубликовано пять часов назад.

«Неизвестный меценат возводит храм прямо на загородной свалке». Брянск. Вчера.

«Грибники в подмосковном лесу нашли недостроенную церковь». Ногинск. Сегодня.

Браузеру стало тесно от открытых страничек. Юля заходила на чужие новости, смотрела фотографии и убеждалась, что в других городах строятся здания сродни тому, что она видела сама. Где-то стены  часовен успели получить даже украшения. Так на фотографиях из Тулы можно было разглядеть декоративную отделку в виде череды треугольников, выступающих трехгранных пирамид, а вот часовню в чувашском Канаше украшал каменный барельеф, изображающий нескладных людей на нескладных лошадках.

На одном ростовском сайте Юля нашла видео. Там оператор гнался за вздорным дедом и спрашивал, не он ли строит храм рядом со скотомогильником. Дед матерно ругался и отпихивал камеру рукой. На этой руке поблескивал перстень с большим черным камнем.

Уже настал новый день, часы показывали три ночи, а новости не кончались. Все они походили одна на другую, равно как и комментарии под ними.

«Писать больше не о чем? Начали фигню из башки выдумывать? Лучше бы про дорогу на Горького написали, там яма на яме!»

«Я так и знала, что Нижний.ру желтушный сайт. Надо же так врать! Фу! Больше не буду вас читать!!!!»

«А че бы этим неизвестным строителям не достроить детский сад в Октябрьском, который уже год не может достроиться? Слабо?»

«Это наш мэр пятую по счету дачку строит. На этот раз он захотел, что выглядело под старину. Вот и вся отгадка».

«Построили бы лучше бассейн. У нас в городе бассейна отродясь не было, а церквей и так навалом»

На сайте челябинского Озерска приводилось мнение священника. Батюшка говорил, что в возникновении часовни рядом с полигоном ядерных отходов он видит чудо. Комментаторы смеялись над ним: «Сам же и построил, а теперь пиарится. Лучше бы таким же чудом в нашем доме капитальный ремонт сделал».

Юля обновила поисковик и увидела свежую новость из Хабаровска: «Таинственная часовня достроена! Только теперь это не часовня. Вчера здесь были еще только стены, а сегодня утром появились кованые двери и черепичная крыша. Однако вопреки всем ожиданиям над зданием не появилось ни купола, ни креста. Зато рядом с наглухо запертыми дверями сейчас висит медная табличка, на которой красиво, на манер церковного письма, отчеканено: «6 июня, 6 часов по Москве. Чистый день».

Юля глянула на часы – половина пятого. Она бросилась к спящему Косте и в две секунды разбудила его. А через десять минут они уже бежали к гаражу за машиной.

3.

- Я вообще не понимаю, с какого хуя ты меня разбудила! – рычал Костя, теряя не проснувшейся рукой рычаг передач. – Ты, смотрю, от того мистификатора хорошо так заразилась.

- Кость! – стонала Юля. - По всей стране сайты пестрят с одними и теми же новостями. Одни мы, наверное, проморгали. Хорошо еще, что к шести часам успеваем, что-то интересное не пропустим.

- Вообще по хуй, - отрезал Костя.

До Сергея еле достучались. Он еще только приоткрыл дверь, а из нее уже вырвался смрадный перегар.

…А здание стояло полностью достроенное. С жестяной крышей, двухметровыми дверями и медной табличкой рядом с ними: «6 июня, 6 часов по Москве. Чистый день».

Тут даже Костя перестал ворчать. Он подошел к дверям, приложил к ним ухо и сказал:

- Тихо. Никого, кажется.

Он дернул за кованую ручку, но дверь даже не дрогнула.

- Жалко окон нет, чтобы заглянуть.

Юля тоже подошла к дверям и постучала.

- Хозяева! – крикнула она. – Есть кто?

Было без пятнадцати шесть. Стали ждать и набирать на планшете новость.

- Ой, Кость, я тупая… - пробормотала вдруг Юля. - И ты тоже тупой.

- Чего еще?

- Смотри: шесть утра, шестое число, а июнь – шестой месяц. Понимаешь?

- Блядь… - скривился Костя. – Сатанинская хуйня что ли какая?

- Давай-ка отойдем отсюда подальше. Издалека понаблюдаем. С улицы.

- Да не… Без одной минуты шесть уже. Дождемся. Да и нет там, похоже, никого.

За ночь воздух совсем не остыл, и даже в такую рань дышалось тяжко. У Юли на выбритых висках выступила влажная, блестящая россыпь.

Сергей сидел на корточках и курил. Каждая затяжка рождала в нем рвотный спазм и он того гляди готов был удобрить грядку с чесноком.

Двери отворились без единого скрипа. Плавно и торжественно. Первым из них вышел высокий человек в старинном кафтане. В руке он, как снеговик, держал метлу, а на ремне у него висела сабля. Лицо его имело несколько оттенков – от иссиня бледного до гнилостно коричневого, - словно бы срослись лоскуты от нескольких мертвецов. Волосы на его голове, как у собаки, росли клочками разного цвета.

Человек вел под уздцы коня со сквозными просветами между ребер и свисающим с седла собачьим черепом. Вонь от них исходила невозможная. Тот же Сергей немедленно сблевал.

Далее шествовал человек в кожаном плаще и кобурой на туго затянутой портупее. Он также вел истухшего коня.

4.

Юля потеряла сознание, а очнулась только когда опричник уже заканчивал допрос Кости.

- Значит, ты на стороне казнокрадов? Так или не так?

Костя лишился речи и лишь мотал головой. Он стоял перед опричником на коленях.

- Не ври, блядина блядская, не ври! Мы все знаем! – с этими славами опричник выхватил саблю, махнул ей, и Костина голова свалилась с плеч. Свалилась и упала в блевоту Сергея.

Сергей же ползал среди мертвецов на четвереньках и отбивал им поклоны и целовал сапоги.

Мертвецы всё выходили и выходили из дверей. Они двигались один за другим со своими лошадями на улицу. Кожанки и кафтаны были их одеждами.

Убивший Костю опричник подошел к Юле.

- Ты поскачешь с нами и будешь свидетелем наших дел, - сказал он, протягивая ей руку. - Сегодня Чистый день и дел будет много.

Понимая, что теряет рассудок, Юля позволила подсадить себя на холодного и склизкого коня. Позади нее уселся опричник, и – поскакали.

Весь день Юля выкладывала через планшет новости и за ней следили, чтобы она делала это. Ей было сказано, чтобы она не лила воду, а писала бы только главное.

«Глава города Вилков – казнокрад. Казнен. Отрубание головы».

«Начальник управления ЖКХ Смирнов – казнокрад. Казнен. Расстрел».

«Владелец гостиничного комплекса «Вита» Лопарев – участник схем по расхищению казны. Казнен. Четвертование».

«Депутат Баранов – казнокрад. Казнен. Отрубание головы».

Юля то и дело теряла сознание, но ее приводили в себя нашатырем. Иногда она заходила на новости других регионов и читала то же самое, что писала сама. Федеральные ресурсы сообщали о том же.

К вечеру Юля сошла с ума и от нее отстали. Дали ей чью-то голову и она радостная побежала всем показывать.

А Сергей Котов до вечера прятался в компостной яме. Ближе к ночи рядом с ямой он услышал голоса двух человек.

- Спасибо, Захар Валентинович, за службу! За то, что стали проводником Чистого дня. Он кончен. Снимайте колечко с краеугольным камнем.

- А награда мне будет от эфэсбэ?

- Награда? Такой погани, как ты? Обязательно!

Послышался хрип. Захара Валентиновича душили. 

1.

Патриарх – мужик, конечно. Вышел на сцену и весь Малый зал Центрального Кремлевского дворца встал.

Петр сидел в первом ряду и только спиной почуял, что происходит могучее движение. Он же не знал, что надо вставать. Когда выходили верховный муфтий и главный раввин, никто же не вставал, а тут даже негры из Кении со второго ряда вскочили, как будто увидели родное божество.

Затем много говорили о всяких ценностях, которые не купить и не украсть. О семье и патриотизме. Патриарх, раввин и муфтий даже про пидорасов шутили. Петр смеялся и смеялись кенийцы. Кто-то невидимый переводил им шутки через наушники.

Затем Петра вызвали на сцену, и кто-то важный с синей лентой через плечо и большой блестящей звездой на груди вручил ему легкую рамку с грамотой внутри. Петру этот ленточный тамада кого-то напоминал. В газетах про него писали, что он работает старшим где-то на железной дороге.

Вообще ехать в Кремль Петр не помышлял. До этого он просто-напросто принимал в своем лесном царстве редактора местной районки, водил его на охоту и делился с ним таежными историями. Не рассказывал, нет, а давал читать свои тетрадки. Устной речью сорокалетний Петр брезговал, не любил ее вообще. Ему казалось, что говорить вслух это то же самое, что на виду у посторонних оголять муди.

Так вот оказалось, что частый гость публиковал истории Петра в своей газете, а потом взял и послал их на какой-то, леший его знает, большой конкурс, и те победили. За наградой надо было ехать в Москву на международный форум против всяческого блядства.

2.

Вслед за говорильней Малый зал тысячами ног перешел в Большой. Там начался концерт.

Петру понравилась только Валерия. За ладную стать. А когда начал драть на скрипке струны некто Башмет, Петр даже руками заводил, чтобы найти ружье. Так же и с Казарновской. Она выла, как подыхающая волчица, и ее, старую суку, хотелось скорее добить.

Торжества оглушали и не заканчивались. После концерта снова пришлось тащиться в Малый зал, который стало не узнать. Вместо сидячих мест там появились сотни столов, накрытых не то чтобы едой и винами, а несметным богатством. Будь это живые деньги, на них можно было бы построить в чистом поле город с церквями и заводами.

Но из всего-всего Петру больше глянулась водка. Он налег на нее, как уставшие от беготни дети налегают на лимонад. Подмечая охотничьим глазом тревожное внимание к себе, он только виновато улыбался.

Раньше бывало, что городские охотники на спор ставили ему три бутылки и затем не верили глазам своим, как водка исчезает прямо из горла, а глаза у пьющего остаются светлыми, ясными и главное – меткими. С полуторами литрами внутри, Петр навскидку сшибал внезапного вальдшнепа.

Так что водка ему нравилась лишь потому, что от нее становилось тепло внутри и хотелось скорее брать тетрадку и дрочить-дрочить про лес, реки, Россию... Или брать чью-нибудь толстую книжку и узнавать из нее чужие истории.

За книжками Петр ездил в городскую библиотеку. Он любил те из них, которые писались давно и в которых женщины описывались без укромной анатомии. Современные книжки с их протокольными подробностями слишком волновали Петра, и он очень страдал от такого волнения, потому что природа наградила его кривым, как рог буйвола, хуем. Такой буйволиный хуище нельзя было показывать ни одному живому существу, не то чтобы женщинам, что Петр и соблюдал всю свою таежную жизнь.

- Первый раз здесь? – спросил его парень с лисьей хитрецой в глазах. – А я каждый раз на это смотрю. Познакомимся? Я Влад. Оператор. Снимаю здесь всегда. Ничего еще не заметил?

Петр повертел головой и пожал плечами.

- Меня всегда поражает, как у них получается проникать сюда, - продолжил Влад. – Ты ведь помнишь, как тебя изучали и досматривали фэсэошники на входе? И вот приглашение у тебя именное, стол VIP, а эти, черт их знает, как попадают.

- Кто? – не понимал Петр.

- Ну смотри на соседний стол. Только что здесь чокался вином священник Чаплин, а сейчас на его месте три шлюхи. Снимаются.

Петр уставился на соседний стол и вправду увидел трех пестрых девок, которые едва-едва закончили школу.

- Дамы! – крикнул им Влад. – Вот этот человек – король сегодняшнего вечера. Поприветствуйте его!

Все три девки схватили бокалы и в честь Петра подняли их над головами. В глазах у девок сверкала та беспросветная жадность, с которой смотрят на мир росомахи.

- Или глянь вон на того, который в серебристом костюмчике. Это пришел сниматься пидорас. Вот он сейчас над столом наклонился, к ракам тянется: кинь сейчас бутылку и она ему в очко так целиком и пролетит. Его тоже пять минут назад не было. А вон пришли те, кто любят на халяву пожрать. А вон уже воровки посуду и приборы пиздят.

Выпитая водка вышла с резким потом. Петр смотрел и в самом деле видел всех тех, кого показывал Влад. Но, может быть, он врал?

- Я каждый год снимаю прибытие Благодатного огня, всяких там мощей, снимаю чтения, песнопения, и все это вроде бы правильно, все так, - говорил Влад, – но как только доходит до неофициальной части, так сразу начинаются Содом, пиздец и Гоморра.

Тут Петра взяли за мизинец и куда-то повели. Это была одна из трех девок – тонкая и белая, как березка. Она отодвинула край тяжелой шторы, и Петр оказался у необъятного окна. За окном громоздился Архангельский собор.

- Привет, - сказала березка. – Здесь нас никто не увидит.

Шторы были сшиты словно бы из войлока. Они почти полностью заглушили голоса, звон посуды и джаз.

Березка присела перед Петром на корточки и положила свои крохотные ладошки поверх его берлоги. Там немедленно ожило.

Петр уставился на собор и подумал, что единственная золотая глава над ним все равно, что тот же уд. Только прямой и стройный.

- Я тебе сейчас как дам по голове, - пробасил Петр, сжимая кулак. – Как дам вот!

Березка, будто тень выскользнула из укрытия под самыми шторами.

Вышел из укрытия и Петр. Голоса, яркий свет и музыка рассердили его. Он взял со стола бокал, в котором ужилась бы пара скалярий, набухал в него водки и выпил ее без малейшего содрогания.

Не бывало такого, но вместо нежности, водка распалила внутри ярость. Захотелось, что бы рог между ног стал в самом деле рогом. Тверже камня и длиною не меньше метра. Чтобы всех тут страшно и кроваво взъе…

Спасаясь от самого себя и мечтая покурить, Петр зашагал вон отсюда. «Это я взбесился из-за того, что целый день не курил, - подумал он. – Это неправильно, что здесь негде курить. Черт побери, с Владом не попрощался и грамоту сраную на столе забыл…»

На краю одного из столов скучала непочатая бутылка водки. Петр схватил ее и заметил, что один долговязый официант страдальчески сморщился. Видимо, хотел себе забрать.

Чтобы не отняла охрана, Петр снял с себя вязаный джемпер и замотал в него добытое. С тем и выбрался на улицу.

А там… Стоят прямо у дверей уборщицы в красных жилетках и запросто так курят.

- Слушайте, что тут у вас? – спросил он. – Какое-то блядство кругом.

- А ты думал, куда попал? – заулыбались они, заглядывая ему через плечо почему-то – Ты в Кремль попал.

3.

В гостиницу Петр вернулся вместе с березкой в сердце и на уме. Он открыл окно и постарался выплюнуть ее из себя в ночную, полную гула, Москву. Напрасно. Ветер возвращал плевки обратно.

А может взять и уехать прямо сейчас? И что, что билеты только на завтра? И что, что они оплачены? За свои поеду.

Дома же хорошо и дома – Лизка. Это годовалая кабаниха, которую Петр нашел в январе молочным поросенком. Видать, мамка ее опоросилась сезоном раньше, чем положено кабанам, и охотники смело подстрелили ее, не думая, что у нее поросята.

Лизка слушалась лучше всякой собаки, даже ездила с Петром на его «Волыни» в город, в библиотеку. Он ходил с ней по улицам, и она шагала рядом с ним нога в ногу.

Пока Петр сдавал и выбирал книги, Лизка сидела у дверей библиотеки вся исполненная ожидания. Вокруг нее собирались дети, но она смотрела на них без страха и упрека, подобно премудрому сфинксу. Петр разрешал детям кататься на ней, и Лизка ни разу не противилась этому унижению кабаньей породы. Наоборот, она принимала наездников с покорностью пони.

Только вот в прошлом месяце Лизка начала злиться. То собак возьмется гонять, то клети в хлеву разносить в щепки. У кабанов ведь вожаками значатся самки, а секачи — это лишь бренд, удачный образ хозяина в доме. Секачи целыми днями шляются по лесу, а в стадо приходят только на ночь. Повыебываются перед домашними и заваливаются на бок.

Так что благовоспитанная Лизка превращалась в дремучую бой-бабу, и по возвращению из Москвы следовало успокоить ее. Либо жеканом, либо ножом, иначе полтора центнера свирепого мяса не проймешь.

С этими мыслями о доме уставший от двух дней дороги и одного дня в Кремле Петр повалился одетым на кровать.

Москва гулко дышала в открытое окно и, хотя дикари из глубинки ее давно не забавляли, сегодня она почему-то волновалась. В ней ворочалась ревность.

У испорченной царицы городов не получалось угадать слабости гостя. Из его штанов тянуло полусвятым страстотерпием, от его рук пахло шкурами и бобриным мускусом, от волос – грибами и хвоей. Гость отставал от трендовых запахов на лет пятьсот.

Обычно похожие на него едут в столицу наниматься рабами или побираться, а этот спит в люксе и за ним прислуживают. У него на джинсах три заплаты, а у рубашки ворот отрывается и пуговицы разные

4.

Москва заглядывала далеко и видела она, как маленький Петр играется с лисицей, которая сидела на цепи вместо собаки. Лисица прокусила ему насквозь ладонь, а он вместо того чтобы прибить ее, отпускает в лес. Видела Москва, как повзрослевший Петр освобождает из чужого силка исхудалого медвежонка, а медвежонок дерется с силой пятерых человек. Видела, как через несколько лет после того Петр плачет, убив разорявшего улья мишку. По шрамам он узнает  своего приемыша, вспомнит, как два месяца выхаживал его.

Затем вырос дом. Снаружи, как деревянная, но без куполов, церковь, а внутри – хлев. На первом этаже обитали то коровы, то свиньи, то все вместе, пока хозяин не понял, что одному ему столько мяса не съесть, а если продавать, то зачем бессемейному человеку столько денег? Вот и сидел он в диком одиночестве на втором этаже с книжками и тетрадками.

Хотя какой там второй этаж – три на три метра балкон, повисший над опустелым хлевом. Раньше внизу хрюкало, мычало и пахло, а потом разразилась бездушная тишина. Только в последний год завелась здесь Лизка, наивная и богобоязненная. В силу своей кабаньей анатомии, она не умела смотреть вверх и потому лишь обоняла присутствие Петра, но не могла видеть его. А когда он внезапно появлялся, спускаясь со своего балкона, Лизка заходилась дрожью и визгом, испытывая, надо полагать, помимо животной радости религиозный трепет.

Дура, Лизка, не обуздала в себе первозданное буйство, но и уходить не захотела. Когда она месяц назад ринулась на сошедшего с Горнего мира Петра и сшибла его с ног рывком клыкастой морды, он открыл настежь ворота хлева и указал ей пинком на выход. Пораженная своим поступком и требовательностью Отца-воспитателя, Лизка ушла. С часа два она ходила по лесу, грустила, хрюкала на себя за свою горячность, а потом запросто вернулась и принялась хулиганить с новой, уже какой-то человеческой злобой. Исподтишка и расчетливо.

Постигая жизнь Петра, Москву вдруг осенило, что тот уже бывал у нее в гостях. Видимо, забывшись, она сказала об этом вслух, и Петр очнулся. «Командирские» с танком на циферблате показывали четыре утра. Эти часы достались ему в награду от полкана за парад на Красной площади.

В армии Петр служил командиром танка, и получалось это у него очень хорошо. Подчиняясь ему, водитель-механик и наводчик, подчинялись не страху перед ним и не уставному порядку, а чувству сыновьей гордости за своего отца-командира и за себя – что они могут быть верны ему и достойны его.

За такую почти семейную гармонию в действиях, за патриархальную дисциплину экипажу Петра выпала честь проехать по Красной площади на одной из «тридцать четверок». Тогда, в 1990 году, военная техника последний раз участвовала в параде Победы, и лишь через три года танки вновь появились в Москве, но уже не для красоты.

Петру же парад и Москва не понравились вообще. Он устал от трех месяцев тренировок и трех же месяцев бодрствования, которое больше всего давало знать себя в штанах. Ведь несмотря на то, что вокруг денно и нощно, точно слепни, сновали гэбэшники, несмотря на цепи и путы вэвэшников, рядом с танками то и дело возникали, как из-под земли, девчонки. Петр не знакомился с ними, не договаривался ни о чем и смотрел на них с ненавистью. Что бы стал он с ними делать? Бодать и смешить своим рогом? Только-то.

Тяжело было, но больше – страшно. Перед самым же выездом на Красную площадь, на Петра напала такая неуемная жуть, как если бы в танке затаилась  росомаха. А когда Петр отдавал воинское приветствие Горбачеву, тот даже не смотрел. Отвернулся и с кем-то пиздел.

Только на Васильевском спуске стало легче. Захотелось сейчас же – прямо хоть на танке! - поехать в свою первобытную Хромоту и больше не знать, что есть тревожная и кишащая женщинами Москва.

Не зная, чем занять себя спозаранку, когда делать совсем нечего, Петр пошел в душ и пробыл там какую-то минуту, а то и меньше. Ему показалось, что его коренастому с выдающимися грядами мышц телу требуется слишком много воды, и Москве-реке больно терять ее. Мечтая о бане, он наскоро смыл с себя крутым кипятком скользкое, как куриный жир, мыло, обмахнулся полотенцем и хотел уж было вернуться в комнату, как услышал:

- Вздрочни…

Голос был женский и звучал как-то отовсюду.

- Это я, Москва. Я живая. Все города живые.

- Ну вот и ебанулся совсем, - сказал Петр.

- Нет-нет! Слушай меня и верь мне. Я хочу, чтобы ты стал отцом моих новых детей. Ты сам видел, сколько паразитов в самом моем сердце. Оно дырявое, его почти съели. Вздрочни, и твое семя прольется в мою реку и там родится новый дух. Он придет к людям из кранов на кухне, он будет греть батареи в домах, он испарится на теплоэлектростанциях и повиснет в воздухе, и его будут вдыхать, и им будут жить. По-новому.

В яйцах Петра проснулась орда головастиков. Он взял свой рог и выкручивая кисть, подобно Башмету, в полминуты выдрочил из себя самого же себя.

Сначала он понесся по узким трубам, потом по широким, потом выплеснулся в такой обширный коллектор, что хоть корабли запускай… Затем очистные сооружения, прожорливые бактерии в них, но пошли бы они все на хуй! Чуть поредевшая орда головастиков добралась-таки до Москвы-реки. До матки.

А наутро горничная открыла своей карточкой номер Петра и побежала к телефону.

Полицейские нашли в номере худенькую и холодную девчонку, а в душевой кабинке им пришлось сразиться с полным ебанатом. Еле-еле оторвали его руки от безобразного хуя и еле-еле застегнули на этих сильных руках наручники. 

Подумалось что-то как-то, что дружил только с одним писателем. Это врач Виктор Лихачёв из Дубны. Ему кардиологи сказали, что край, не долго осталось, и он пошел бродить по Расеи пешком и автостопом, а походу стукнуло в голову писать. Сгоряча накрапал аж два романа и умер, сидя в вагоне московского метро. Ещё в 2008 году. Очаровательный был человек, просто герой из русской сказки. Скромный и юморной.
Простите, спрошу. Нонешние русские писатели – они так-то хорошие люди? Просто других не видел, интересно.

Побрился, оделся, пора ехать.

Не верится, что воочию увижу замечательнейших людей. Очень надеюсь на это.