На конкурс: Суп

#новогодний_alterlit #Петербург #конкурс_alterlit

31-го декабря вся страна устами уже тогда несмешных кавээнщиков на год раньше отмечала новый «линолеум», по телеку пели старые песни о главном, а один тощий студент экономфака брел по скрипучему полу коридора опустевшей общаги на Чкаловском и тосковал. Он только что бесцельно проблуждал по яркому Невскому, пытаясь проникнуться хотя бы чужим праздничным настроением.

Тем продрогшим тощим студентом был я. Друзья разъехались на Новый год по домам — кто-то в не такие уж далекие Боровичи, а кто-то, самолетом, в теплый Ташкент или холодную Тюмень. Я же остался — родители дома, мягко говоря, не жировали, а на стипендию не наездишься даже поездом.

В общем, чертовски грустный для меня Новый год приближался, из еды только луковица и недопитая соседом бутылка водки, а из всей наличности — месячный проездной на метро. Мало того, что жрать хотелось перманентно, обретая маниакальные идеи, так ко всему я только расстался с девушкой, а новой не обзавелся. В восемнадцать лет, с брызжущими из ушей гормонами, да без постоянной девушки… Сложно, в общем.

Финальным валуном в куче проблем на шее повисла заваленная сессия. Не то чтобы я тупой, просто не учился ни черта, увлеченный зарубами по недавно проведенной коаксиальной сети. Из-за того же, кстати, и с девушкой расстался.

— Пока, Серега! — мимо меня пронесся пятикурсник Витек, громыхая рюкзаком. — С наступающим!

— И тебя… А ты куда?

— Домо-о-о-ой! — донеслось с лестницы. — Через час поезд! Приеду к курантам!

Витек так спешил, что перепрыгивал через лестницы. Угнетенный всем этим, особенно на фоне праздника даже у Витька, обычно всем недовольного и занудного, как наш профессор статистики, я зашел в туалет — общий на весь этаж. Как и кухня.

Даже ссалось как-то грустно. Стряхнув, я пошел мыть руки, когда в туалет забежали два первокурсника. Малик и Нурлан, студенты из Алма-Аты, были в общем-то неплохими ребятами, а на гитаре лабали дай бог каждому, но шмаль курили чаще, чем я — обычные сигареты, просаживая на нее все деньги. Свое-то, привезенное, еще 1-го сентября раздали. «Черт, сиг-то всего две осталось!» — заметалась в голове паническая мысль.

За спиной грохотнуло, в зеркале метнулись тени, а через секунду из коридора донесся сердитый топот, а следом и крики:

— Ну я вам покажу, как чужое тащить! — кричал женский голос. — Кто снял с плиты мою кастрюлю, сволочи? Отчислю! Выкину к чертям собачьим!

Домыв руки, я развернулся и увидел за спиной искомую кастрюлю. Из-под крышки шел пар, да такой пахучий, ароматный, перебивающий даже туалетное амбре, что я, протянув руку, сделал к кастрюле шаг… Как сейчас помню ее: белая, эмалированная, с красно-желтым цветочком на боку…

— Так-так…

На пороге туалета, руки в боки, стояла женщина лет тридцати. Ее я видел впервые в жизни.

— А вы кто?

— А ты не оборзел? — рявкнула она. — Ирина Васильевна! Комендант общежития! Совсем оголодал?

— А Михаил Андреич где? — спросил я о старом коменданте. — Гаврилов?

— Где-где… Где все! — рявкнула женщина и указала на кастрюли, не переступая порог мужского туалета. — Верни, ворюга!

Я даже не подумал оправдываться и говорить, что кастрюлю украли Малик с Нурланом… Нет, я просто перевел взгляд на комендантшу и тихо спросил:

— Борщ?

— Харчо! — выругалась Ирина Васильевна. — Чего, даже не посмотрел, что тащишь?

Я сделал еще шаг к кастрюле и сглотнул слюни. Они выделялись беспрерывно, куда там собаке Ивана Петровича. Поймав себя на том, что пытаюсь хотя бы просто надышаться запахом, я открыл глаза и перевел взгляд на комендантшу:

— Со шкварками?

— С уярками… — задумчиво ответила Ирина Васильевна и спросила: — Жрать хочешь? Ладно, иди за мной… И кастрюлю возьми! Да не пролей!

Она привела меня в свою комнату, в углу которой ютилась мелкая ободранная елочка. Вершину украшала красная звезда, а на самой елке висело несколько разнокалиберных игрушек. На тумбочке тихо бормотал древний черно-белый телевизор, синие шторы украшали окна, взрыкивал небольшой пузатый холодильник.

— Садись, я накрою, — велела Ирина Васильевна, нарезая черный хлеб.

Это оказался не борщ. Суп — обычный куриный бульон с недоварившимися из-за Малика с Нурланом макаронами-звездочками и перловкой. Но ел я его так, словно никогда в жизни не ел ничего более вкусного.

Когда доел, Ирина Васильевна молча налила добавки. И еще. И еще.

Потом, глядя на меня, соловевшего и разморенного, грубо сказала:

— Все, иди отсюда. Здесь тебе не богадельня!

Новый год я встречал сытым. В первые дни января с головой ушел в учебу, подрабатывая раздачей флаеров, а потом начали возвращаться из дома друзья — с деньгами, домашними разносолами, продуктами.

Витек привез мешок картошки и щедро поделился, так что в тот вечер, нажарив полную сковородку картошки, сдобренной тушенкой, мы с Витьком поели — сначала быстро, потому что загребали прямо со сковородки, потом, насытившись, не спеша, хрумкая солеными огурцами с пупырышками.

— Ну и как тебе было встречать Новый год в Питере? — спросил Витек. — Красиво?

Я рассказал как. Витек хмыкнул:

— Новый комендант? Ирина Васильевна?

— Ну да…

— Была такая, когда я перваком был… — задумчиво произнес Витек. — Старуха дряхлая, блокадница. Умерла прямо под Новый год. После нее Михаил Андреич пришел, так он до сих пор тут! Так что, Серег, ты либо обкурился, либо с голодухи глюков наловил…

Я ломанулся к комнате Ирины Васильевны. Мне открыл Михаил Андреевич. И шторы там были другие, и елочки не было.

В следующие двадцать лет я ел разные супы, от тайского том яма и финского лохикейтто до австрийского леберкнедельзуппе и тюркской шурпы. Но тот суп… самый лучший.