Рыбаки

Лесная дорога, и до того неширокая, извилистая, больше похожая на тропинку, сузилась окончательно. Ветви не просто шуршали по стёклам машины — начали царапать борта, производя тот неприятный звук, от которого в детстве становилось тошно. Когда гвоздём по стеклу и ногтями по пенопласту. По душе — тревогой.

Дальше было не проехать.

Срубленные чьими-то умелыми руками стволы сосен лежали баррикадой впереди, некрасиво и вповалку, но надёжно — не обогнуть. Прозрачно намекали: стоп. Хватит уже, дальше — ножками. Отбросьте наносное, сдерите с себя тонкую шкурку городских людей и вернитесь к природе, где что добыл — то и съел.

— Если б не «нива» была, а чего импортное — я бы сюда вообще не сунулся, — обернувшись назад, сказал Серёга. — Дураков нет, краску обдирать по кустам. А этому чемодану уже ничего не страшно!

Он хлопнул рукой по рулю.

Сидевший рядом с водителем Петрович покачал лысой головой, всматриваясь в кусты за завалом. Он самый мудрый из всех, за полтинник уже, надо присматривать за обстановкой. Его сын Женька и Серёгин приятель Диман, запертые на заднем сидении как в клетке — машина-то двухдверная — лениво поглядывали по сторонам. От Димана шёл устойчивый запах пива, которое он успел накатить по дороге. Кислый и неприятный.

— Так что, можно вылезать? Отлить уже надо, — проворчал он. — Давайте, выпускайте.

Движок всхрапнул на прощание и затих, Серёга выдернул ключ:

— Говорил, не пей! Успеется. Но ты ж самый умный...

— Жажда, чувак. Проклятая жажда. Петрович, давай на выход, обоссусь!

Самый мудрый из всей компании вздохнул и неторопливо открыл дверь, стараясь не помять её о ствол приключившейся рядом сосны. В узком зелёном коридоре было даже непонятно: вечер это, утро, или вообще — день, просто пасмурный и не по-летнему тоскливый.

На самом деле стоял ранний вечер. Пятница же: пока все с работы по домам, переодеться, взять удочки, нехитрые пожитки и водку, собраться, доехать — как раз дело шло к восьми часам. Близкие сумерки, благодать природы и речка в полусотне шагов впереди.

Всё, как и ожидалось.

С шумом откинув вперёд на потёртую торпеду спинку сидения, Диман выскочил следом и уже журчал, блаженно прищурившись, возле машины. Серёга поморщился, но промолчал. Старый приятель, а что пьёт как лошадь... Все мы не без греха.

— Жень, доставай припасы, чего сидишь, — отвернувшись от шумного единения с природой, проворчал Петрович. — Давай, давай, сын, рыбалка ленивых не любит! И лодку не забудь.

В восемь рук рюкзаки, палатку, спальники, многочисленные чехлы с удочками и приятно звенящие пакеты из «Магнита» вытащили быстро. Серёга поспешил закрыть машину, чтобы не набились внутрь бесчисленные комары и прочая кусачая мелочь. Правда в старушке-«ниве» везде щели в палец, просочатся, гады, но облегчать им жизнь он не собирался. И так уже начали жрать всех четверых сходу, несмотря на модные спреи от всего летающего, включая авиацию НАТО.

— Костёр надо бы первым делом. А в него пластинки для фумигатора кинуть! — засопел Петрович. — Вонять будет, но тварей этих разгонит вмиг. Проверенная тема.

Он больше всех хлопал себя по отвислым щекам, по лысине, умудрялся почесываться на ходу, несмотря на вещи в руках. Женька шёл следом гораздо спокойнее. А Диману совсем отлично — он закинул себе всю поклажу на плечо, отчего перекосился и шагал немного боком, зато в свободной руке обнаружилась литровая баклажка, из которой он с удовольствием отпивал. Четыре шага — глоток, олимпийские темпы.

— Ты до ужина доживёшь, алкашина? — ткнул его шедший последним Серёга. — Рыбак хренов...

— Не бжи! — едва не поперхнувшись пенным, сообщил Диман. — Мне литров пять надо. И то для разминки.

— То есть водку ты не будешь? — Петрович даже от комаров отвлёкся, оглянувшись. — Ну вот и славно!

— Ага, жди... Он и водку будет, и песни петь будет. — Серёга пнул в сторону попавшиеся под ноги ветки. — У него яма желудка. Болезнь такая.

Свободный от зарослей пятачок земли открылся неожиданно. Был лес — и нет его, весь остался за спиной. А впереди неширокая спокойная река, к которой вниз вилась тропинка, смутные заросли кустов на другом берегу и узкая полоска мостков на этом. Словно кто бросил на воду потемневшую от времени доску, деревянный язык метров пяти длиной, да так и оставил.

— Красота! — замер Петрович, из-за чего Женька чуть не снёс отца, не успев притормозить.

Но и верно: завораживало. Даже Диман сбился с ритма, поднеся к губам баклажку, но забыв выпить. Закатное солнце, неяркое, красновато-жёлтое, опускалось за горизонт. Тишина и благолепие, если бы не комары. Просторы земли русской, как ни крути.

Где-то посреди реки гулко шлёпнула хвостом крупная рыбина, выведя всех четырёх рыбаков из ступора.

— Я палатку ставлю, Женька за дровами, потом костром займёмся вместе. А вы, мужики, лодку накачайте. Пока светло, «телевизоры» закинуть надо. — Серёга углядел подходящее для пристанища место, рядом с выжженным кругом кострища. — Да, вон оно. Самое то для палатки.

Лодка была дурацкая, одноместная. Однако Петрович других не признавал: лёгкая и никаких попутчиков на воде. Но неудобно, конечно, — сам греби, сам разматывай свёрнутые вокруг толстой проволоки сетки «телевизоров», сам закидывай. Хорошо, хоть течения особо не заметно, не утащит сети в сторону к утру. А, ещё весла короткие, огрызками! Но опять же — не байдарка, скорость особо ни к чему.

— Хорошее местечко... — протянул Диман.

Несмотря на пиво, с которым он не расставался, вещи разобрал споро, с лодкой помог, шустро топчась на насосе-«лягушке». В общем, нормальный человек, облегчённо подумал Петрович. Ну, а что бухает — его проблемы. Женька, паразит, курить вон начал: несёт охапку веток из леса, а в зубах сигарета. Раньше бы по шее дал, но, блин... Двадцать лет, взрослый человек. Якобы.

— А почему «ментовский пляж», Серёг? — спросил Петрович.

Лодка накачана, пора к воде уже идти. А с удочками и с мостков можно, самое то. Для щуки «телевизор» мелковат ячейками, больше на окушков, но ведь есть и спиннинги.

— А хрен его знает, сам здесь впервые. Народное название, — откликнулся тот, выставив задницу из палатки. Раскладывал там коврики из пенки или спальники поправлял — не поймёшь. — Видать, купаться они здесь любят. В погонах и с оружием. Или лодки резиновые тормозят за превышение скорости. У тебя вот спидометр есть, Петрович? Нет? Всё, влетел тыщи на три. И лишение прав на управление надувным гондоном.

— А я слышал от пацанов — утонул тут милиционер когда-то. Лет двадцать назад. Потому и название. — Женька смешно выговаривал слово, получалось «мелицанер». Ну да, ему-то по возрасту полицейские привычнее. Петрович хотел поправить, но не успел.

— Всё, что меня кусается, всё, что тебя кусается! — неожиданно заорал Диман. — Всё только начинается, на-чи-наецца! 

Громко и, надо признать, вполне попадая в ноты, но какого хрена... Это у него и спросил Серёга, выбравшись из палатки и застегнув за собой молнию полога всё из-за тех же крылатых кровопийц. Диман в ответ помотал головой, удивительно напомнив барана после схватки рога в рога — Петрович недавно видел такое по телеку, — и пьяно ухмыльнулся. Нет, пора его оставить здесь бесчинствовать, а самому сетки ставить. Успеет ещё наслушаться. Похоже, вечер будет вокально-инструментальным. Сперва акапелла, а потом на бутылках сыграет, из лески гусли захреначит, а к ночи и вовсе...

— Дим, ты мудак? — вежливо поинтересовался Серёга. — Рыбу распугаешь. Нажрался бы дома, чего с нами поехал?

— Рыбе — срать! — с пьяной уверенностью ответил тот. — В «телевизоры» сама набьётся, а на удочку один хер ничего не поймать. Ночь уже скоро. А к утру и забудет, чего здесь было.

— Так вечерняя зорька же... — встрял Женька, но отец махнул ему рукой: молчи, мол, без толку воздух сотрясать.

С реки их лагерь смотрелся красиво: костёр, угловатый силуэт палатки, нависающие над всем деревья на заднем плане и три деловито суетящиеся фигуры. Если бы не оглушительное попурри из всего, что всплывало в пьяной памяти Димана, отличный вечер. Петрович вздохнул, отряхнул весла и положил себе под ноги. Размотал сетку «телевизора», бросил грузило проволоки и опустил снасть следом. Поплавок — белый шарик пенопласта — остался на поверхности, отмечая место. Так, следующие два левее, там что-то вроде затона, как раз.

С берега донёсся пьяноватый гогот. Похоже, Серёга и малец тоже приложились к бутылке. Паразиты. Один он здесь трудится, а они квасят. Вкусный смолистый дымок от костра плыл над рекой, щекотал ноздри. Всё, последняя сетка и обратно. Теперь и он заслужил граммов сто. Двести. Ну, как пойдёт.

Через час нажрались все. Изредка икающий Женька отполз от костра и лежал сейчас на траве, курил одну за другой, не чувствуя вкуса, и смотрел на звёзды. В чёрном безлунном небе каждая из них светилась бриллиантом со своими, одним им известными, каратами.

Диман перестал петь и сейчас ожесточённо спорил с Серёгой о политике. До Петровича долетало только «Трамп!», «Путин!», «Сирия» и «долбаные либерасты». Судя по всему, приятели были на одной стороне в оценке мировых новостей, но выражали это чересчур шумно.

Под сорок обоим, а как дети. Беседа водки с водкой.

Сам Петрович сидел у костра, лениво шевеля угли длинной веткой. Триста граммов «журавлей», перемешанные с жареным мясом, уютно устроились внутри, делая жизнь понятной и приятной. Дым разогнал комаров, да и поздно уже, им же тоже спать надо. Сейчас ещё граммов пятьдесят, не торопясь, — и в палатку. Да, и Женьку загнать туда же, простудится же так лежать, обормот.

— А я тебе говорю: Шойгу! — запальчиво сказал Диман. — Точно, он. Остальные всё херня, не те люди. Не те! Потому и пенсионный возраст...

Он замолк на полуслове, поднялся, почесал подмышкой и направился к мосткам, обходя перевёрнутую лодку, на резине которой играли отсветы костра, словно на выбравшемся на берег чудовище. Выбралось и уснуло, бывает же: устало, наверное. От реки пахло сыростью и спокойствием.

— Куда тебя понесло, чувак? — лениво поинтересовался Серёга.

— Отлить в мать-природу! — гоготнул приятель. — Лучше нет красоты, чем... тьфу, ты, чёрт! Шею свернуть можно, накидали бутылок. С высоты, короче.

Зашуршал песок, потом Диман невнятно выругался и, судя по скрипу досок, выбрался на мостки. Петрович особо не прислушивался, но в тишине наступившей ночи любые звуки над рекой разносились далеко.

— Не жалейте меня, я прекрасно живу... — внезапно припомнил «Сектор Газа» Диман, вжикнув молнией штанов. — Только кушать охо-о-та порой.

После этого певец заткнулся. Опять хрустнули доски, что-то прошелестело и раздался негромкий, но отчётливый всплеск. Для рыбы шумновато, пожалуй.

— Всё-таки грохнулся, говнюк, — задумчиво сказал Серёга. Он неторопливо встал, прислушиваясь к смеси сопения, мата и плюх по воде. — Пошли, Петрович. Требуется спасение утопающих на пожаре и прочее личное мужество.

— А фонарь есть? Там темно, глаз коли. Сами свалимся.

— Фонарь? Да только в машине. Что-то я не подумал. Телефоном посвечу, пошли. А то утонет по пьяни, а мне с его женой объясняйся. Хотя... Она только рада будет.

Серёга хохотнул, разулся, закатал штанины повыше. Потом выудил из кармана телефон, поковырялся, ища кнопку вспышки, и пошёл к реке, подсвечивая себе ярким, но недалеко бьющим фонариком:

— Пойдём! Батарейка сядет, останусь без связи на два дня.

Диман уже не ругался, слышен был только плеск. Сам, что ли, выплыть решил?

Петрович — тоже босиком и в одних плавках — семенил следом. Купаться совершенно не хотелось, но куда деваться. Мостки над водой метрах в полутора, Серёга светить будет сверху, но сам руку вниз не дотянет. Так что придётся самому лезть, вылавливать мудака.

Так и вышло: под дрожащим светом телефона видно было плохо. Серёга и на колени встал, и руку опустил, но разглядеть, что там к чему не получалось. Вон он, вроде, ворочается. Изображает цветок в проруби. Но только и дальше кто-то воду баламутит. Хрен разберёшь, что вообще происходит. Петрович фыркнул бегемотом, чуть нырнул и обхватил неожиданно толстое тело снизу. Вот Диман, скотина, на вид пропитой и тощий, а в воде — объёмный.

Потянув добычу на себя, Петрович почувствовал ногами дно. Ну, тут уже грех не справиться. Вытащил, считай. Туша в руках заворочалась и высунула над водой голову. Прямо перед Петровичем, который едва не нагадил в плавки. Да даже если и так случилось — стесняться было нечего: вместо Димана, не страдавшего особой красотой, конечно, но вполне приемлемого на вид, перед спасателем возник обглоданный рыбами почти лысый череп, с остатками кожи на макушке, откуда свисала мокрая прядка волос. В пустых глазницах плеснула вода, а лишенные губ крупные желтоватые зубы негромко щёлкнули прямо перед лицом Петровича.

— Блять, — растерянно сказал он. — Мамочки мои...

— Чего ты там бормочешь, тащи его на берег! — поторопил с мостков Серёга, но потом даже в неверном свете телефона понял: что-то не так. Черепушку сверху разглядел, не иначе:

— Что это за хрень?!

Череп, внутри которого плескалась неторопливая вода, вблизи выглядел жутковато. На Серёгин крик утопленник не обратил ни малейшего внимания, только выпростал из-под воды толстые — где обглоданные до кости, а где и покрытые шевелящейся гнилой плотью руки, — и вцепился в Петровича. Тот и рад был отскочить, да где там!

— Сожру, — клацнув зубами, вполне осмысленно сообщил несвежий покойник. Отсутствие языка ему никак не мешало: звук, булькающий и противный, шёл из глубины черепушки.

Серёга заорал, словно укушенный, но и это не произвело на улов впечатления: только раскрыл пасть пошире и вцепился зубами в шею Петровича, выдрал клок кровавого мяса и начал шумно, с чавканьем, жрать. Вниз к мосткам, привлеченный криками — а теперь и сам Петрович выл от боли — сбежал Женька, но в темноте, освещаемой дрожащими сполохами телефона, понять ничего не мог.

— Бать, ты чего? — спросил он у Петровича. — Что за хрень?

— Беги, — невнятно ответил тот. — Беги отсюда, быстро! Спас... апф... cя!

Женька ничего не расслышал: Серёга на мостках орал что-то матерное, напрочь заглушая захлебнувшегося своей же кровью Петровича — шея была не просто прокушена, почти перегрызена наполовину, из сонной артерии хлестала струя, тёмная и густая. Жизнь уходила вместе с кровью, он уже не чувствовал боли, упёрся лбом в грудь своего убийцы и едва не падал.

Не заметив, как сверху спрыгнул Серёга, как он промчался мимо оторопевшего Женьки, Петрович сполз по телу рвавшего его на части утопленника, глотнул воды, уже умирая. Погрузился полностью, да так и остался плавать плохо различимой у берега грудой кровавого мяса, подранным в клочья лицом вниз. Кто ж теперь «телевизоры» снимать будет поутру?..

Но и остальным было как-то не до рыбалки: Серёга пулей летел к машине, слыша сзади только настойчивое сопение, словно кто-то настигал. Утопленник? Да нет, бред. Ещё пара шагов, ещё один... Машина серела в темноте, отсвечивая призрачный здесь, под ветками, свет луны. Вернуться, что ли? Там же два человека осталось. Диман, дружище, и Женька. Петровичу-то, похоже, каюк, вон хруст какой стоял!

Но всё это Серёга думал, уже рванув дверь машины, запрыгнув на продавленное сидение и вслепую тычась ключом зажигания, ища, куда его, к чертям, давай-давай, родимая, не подведи! Фары вспыхнули, движок негромко рыкнул и завёлся. Сзади, за машиной, видно было невнятное движение в зеркале, но хрен с ним — бежа-а-ать! «Нива» дернулась и упёрлась в баррикаду из стволов, теперь отъезжать и разворачиваться. Врубил дальний свет, может, хоть это отпугнёт, отгонит, спасёт... Знал бы как — помолился! А так зубы стучат, движок взвыл — на нейтралке на газ даванул с перепугу, вон тахометр джигу пляшет.

— Сожру! — прорычал кто-то. И окна-двери закрыты, а рёв такой, что как в машине кричат.

— От хера тебе... уши, — подбадривая самого себя, заявил Серёга. — Смоюсь. Помощь позову потом. Из города. Ментов.

На последнем слове, то ли обидевшись, то ли по каким ещё причинам, прямо на капот из темноты сбоку рухнуло что-то страшное, мокрое, осклизлое. Машина аж подпрыгнула, будто дерево свалилось. А страшный лысый череп в остатках волос ударил тараном, вынося триплекс. Серёгу осыпало осколками, теми мелкими кубиками, в которое бьются автомобильные стёкла, но это была уже не проблема — тонкие костяные руки схватили его за шею, зубы щёлкнули в воздухе у самого горла. Не успел он дёрнуться, чтобы как-то выползти из машины, как впились, вырывая кадык. На грудь Серёги прыснуло чем-то горячим, липким, от боли в голове словно взорвалась петарда. Потом всё в глазах поплыло, уже и непонятно стало: где лес, где дорога, куда падает меркнущий свет фар, зачем он здесь...

Покойник вылез из машины так же, через разбитое стекло, задом. Шумно вздохнул — или всхлипнул? — и жутковатыми нечеловеческими прыжками понёсся обратно к костру. Женька там выловил, наконец-то, отца, вытащил тело Петровича на берег, и теперь плакал. Рыдал. Выл. И так пьяный, ничего толком не понять, а ещё и батя... И это вот, страшное, опять, ломая кусты, бежит. Возвращается.

Парень вскочил, озираясь. Схватил валявшееся весло от резиновой лодки и повернулся было к склизкому ужасу, но... Куда там! 

— Сожру! — зарычал утопленник. — Мой пляж! Мой!

И ведь сожрал, не останавливаясь на самом вкусном — горле и ливере. Обглодал ноги, откусил и с хрустом прожевал пальцы рук. Побродил по берегу и нашёл подходящий камень, вернулся с ним и разбил черепа — сперва Петровичу, высасывая из пролома вкусный, светлый в лунном свете мозг, потом и Женьке.

Оставался ещё тот, в машине, но отяжелевший утопленник решил не возвращаться. Двигатель так и остался заведённым, «нива» мерно пыхтела там, в зарослях наверху. Хорошая машина, они с напарником при жизни на такой и ездили, пока их не поймали те сволочи, не утопили здесь в глубоком месте ради двух всего лишь табельных «макарок». 

***

Диман выбрался на другом берегу, с пьяных глаз перепутав направление, когда упал в воду. Только когда переплыл неширокую реку, а ноги начали путаться в водорослях, понял, что куда-то не туда занесло. Испугался, да и выпил всё же немало. Но выбрался. Ну да: он конченый осёл — вон же костёр на том берегу, мужики бегают, орут чего-то. Они там, а он — здесь. 

Мудак как есть.

— Эй, мужики! Я здесь! — заорал он, но как-то негромко. Неубедительно: голос-то сел, не хера песни орать, да и вода по ночи прохладная. Ещё и трясти всего начало, замёрз. — Серёг! Петро-о-вич! Лодку подгоните, холодно же! Обещаю не петь больше, ладно...

Бег на том берегу прекратился что-то, в лесу вспыхнули фары. Свет мигнул, потом стал ярче. Серёга уезжать собрался, что ли? Вот гад... Или они там поругались, пока он берега путал? С-с-суки, что ж так холодно-то, зуб на зуб не попадает.

Хотя нет, кто-то услышал: на воде раздавались мерные шлепки, не особо-то похожие на плеск вёсел, но ему сейчас хоть плот, хоть яхта — лишь бы отвезли туда, поближе к костру. 

— Эй, здесь я! Здесь! — закричал он снова, приплясывая на берегу, возле узкого прохода между кустов, здешнего спуска к реке. — Посветил бы, да нечем! Сюда плывите!

— Не кипеши, сявка! — раздался над замершей спящей рекой чей-то незнакомый голос. И было в нём что-то настолько холодное и мрачное, что даже Диман подумал: не убежать ли подальше? Непонятно, кто из мужиков это плывёт. Страшно как-то.

— Ну-ка, хорош тут быковать! Спасайте меня, а там разберёмся.

Над рекой раздался хохот, настолько дикий и нечеловеческий, что показалось — смеётся сам лес вокруг, сама ночь, всё чёрное и жуткое, что есть на свете, собравшееся здесь ради мести и от голода. А потом плеск затих и на берег вышло нечто мокрое, блестящее бликами лунного света на голых костях, черепе и стекавшей с утопленника воде. Щёлкали зубы, что-то ухало и булькало внутри приплывшего, мерно вздыхало и сотрясалось.

— Бля... Лучше б я в караоке пошёл, — сказал Диман. 

И умер.