Сухая вода

Профессор суров. Серьёзен. Академичен и сух, как копчёный лещ. Он явно потратил не один год, чтобы создать свой образ. Имидж. Как бы сказали модники, look – тёмный, чуток жёваный костюм с неожиданно лиричным васильковым галстуком, очки в тяжёлой оправе, зачёсанные назад волосы с искрами седины. И, конечно, борода, сделавшая бы честь морскому волку со стажем. Роскошные заросли, не спорю.

Наверное, он и спит только на спине, чтобы не потревожить свой карл-марксовский куст.

– Петров! – профессор тычет пальцем куда-то вглубь аудитории. – Кто из французских философов восемнадцатого столетия не просто предложил...

Я зеваю. Спать хочется неимоверно – дома не был третий день, а общага... Там всегда праздник. Главное хватило бы здоровья. В двадцать лет его ещё много, оно бесконечно, а деньги постоянно находятся. А где деньги, там и волшебство. Вчерашнее выразилось в десятке бутылок красного, на что Клим бурчал, что лучше б водки.

Не знаю, мне и так было неплохо.

– Вспомним, что писал Вольтер в письме к Екатерине Великой... – продолжает витийствовать профессор. Морально уничтоженный Петров уже огрёб тройку и сел на место, а меня просто разрывает на части зевота. Я наклоняюсь, закрываю рот рукой, прячусь за чью-то широкую спину, но всё это – временные меры. Надо срочно валить домой и отсыпаться, иначе есть шанс выключиться стоя. Прямо в автобусе.

Да. Сейчас же и пора – в смысле, с половины пары. Философия Просвещения – это прекрасно, но вывих челюсти не входит в мои ближайшие планы.

– Сашка! У тебя деньги есть?

Угу. После двух суток праздника и цветов Марине, спьяну купленных вчера в дорогом ларьке – конечно. До чёрта. Я богат, как Билл Джобс и султан Брунея.

Помотал головой. Отстал. Прекрасно.

Опять у кого-то трубка запела, что за дебилы! Сейчас профессор разъярится, как слон на корриде, смыться незаметно станет сложнее. Да, вот уже зарычал.

Я делаю умное лицо. Не хватает только обратить его праведный гнев на себя, потом три раза пересдавать. На третьем курсе я уже проходил это, когда сидишь на кафедре один на один с человеком тебя не то, чтобы ненавидящим – много чести, – но и не жалующим. Блеешь и мнёшься, а за окнами весна и хочется пива. Причём, обоим хочется, препод тоже человек. Вроде бы. По крайней мере, с виду.

– Сань, ну хоть пятьсот, а?

Нет, решительно невыносимые люди. У меня на карте сорок два рубля, а им лишь бы нажраться.

– Костик, иди на хрен, нет у меня ничего.

– Жлобишься, небось... – тянет Константин, но отстаёт окончательно. Что и требовалось. Quod erat demonstrandum.

Глаза слипаются. Марине хорошо, у них сегодня медподготовка, наверное, забила и отсыпается. А я вот сижу здесь, ловлю осколки мудрости. Семинар не лекция, отмечают и не пропустишь. 

Сквозь прикрытые веки я смотрю на спины. Много-много спин, затылков и – одно бородатое лицо. Тихий студенческий ад, который потом – вот как родители, например – вспоминают с восторгом. Лучшие годы жизни и всё такое.

Может, правда, на Маринке жениться? Свадьба, гости, кольцо на пальце, капкан на яйца... Нет, рановато. Денег нет – и у неё, кстати, тоже. Родители бедные, все четыре. На свадьбу-то соберут, а толку? Блин, о чём я думаю... Спать хочется зверски. В голове молоточки, маленькие, ювелирные – тук-тук, дзинь-бум. Хорошо от Клима вчера отбоярился, до водки не дошло. А он снова нажрался. 

Вот кому жениться надо – на цепь посадят, стопку в воскресенье и больше ни-ни.

Я почему-то вспомнил подарок мне на днюху. Два дешёвых бокала с гравировками. «Александр» и «Марина». Краткость – сестра. А в огороде бузина. И всё это перевязано лентой, словно и сомнений никаких, и вопросов... Чёрт, у неё это слишком серьёзно. Это или принимать как есть, или рубить лопатой. Пока фарш не получится.

Сам не знаю, что выбрать. Слишком много «но». Впереди ещё столько марин...

Раздраженный профессор плюётся незнакомыми французскими фамилиями, иногда разбавляя их чем-то немецким, звучащим и вовсе как ругательства. Срочно валить, срочно. Иначе я со стула рухну прямо здесь. Жертва высшего образования и голодный обморок – в инстаграме так и подпишут, сто пудов.

– Сань, а чего Стёпки не видать?

Вашу ж мать... Я что, сторож вашему Стёпке? Мало того, что этот чмошник с нами учится, так ещё и знать надо, почему на занятия не ходит?!

– Умер, – сухо отвечаю я, приподняв чугунные веки. Костик испуганно затыкается, но ненадолго.

– Это... Чего, серьёзно?

– Да. Забили вчера огнетушителем. Он вопросы любил задавать дурацкие, его и того. Чтобы не хрена.

Костик злится, но мне плевать. Спать. Спа-а-ать...

Разбудил меня не профессор, как это ни странно. И даже не звонок на перемену. Просто стук двери, бесцеремонно открытой с пинка так, что она ударилась о стену.

– Сидеть всем! – громко, но равнодушно говорит кто-то. Вроде, и голос знакомый, а сразу не пойму. Я открываю глаза и натыкаюсь взглядом на профессора. Его прервали посреди очередного монолога; он недоволен. Но при этом испуган. Всё вместе. Коктейль эмоций.

– Что вы себе, милейший...

Бум. Щёлк. Дзинь.

Профессор, покачиваясь, опирается рукой на стол. Пальцы второй шарят по груди, по животу. На торчащей из-под пиджака сорочке расплывается бурое пятно.

Я смотрю на дверь. В проёме стоит высокий мужчина. Несуразная фигура – вроде, толстый, а руки-ноги тоненькие, как у пацана. В руках ружьё. Под ногами – спортивная сумка, из тех, что на рынке продают чуть не на вес. Подделка под подделку.

– Всем сидеть, – повторяет вошедший.

– Блин, а вот и Стёпка... – шепчет Костик. – Сука, придурок. Колумбайнер хренов...

Борода у профессора нелепо задирается вверх, он откидывает голову назад, будто решает рассмотреть потолок. Потом ноги подкашиваются, и философ оседает на пол, снося со стола стопку бумаг, запасные ручки и телефон.

В аудитории стоит тишина. Ни криков, ни голосов. Вообще ни звука, только профессор из-под стола то ли хрипит, то ли шепчет что-то.

– Я пришёл карать и миловать, – спокойно говорит Стёпка. Да, точно он – просто пододел что-то толстое под куртку, из-за того и выглядит так нелепо. И шапочка на голове, натянутая до бровей, непривычная, вот я его и не узнал.

– Кто скажет, для чего он живёт, выпущу отсюда. Конкретно для чего, без глупостей.

Один из братьев Орсоевых срывается с места. Они близнецы, одеваются одинаково, и не поймёшь – кто именно. Шаг, больше похожий на прыжок, второй.

Бум. Бум. Щелчки перезарядки и звон гильз сливаются в один механический аккорд.

Ещё одно тело на полу. И этого, кажется, наповал – не двигается. Второй брат всхлипывает. Громко, отчётливо, но не встаёт. Всё-таки чем-то они отличаются. Смелостью.

– Мир праху, – равнодушно говорит Стёпка. Не поворачиваясь к нам спиной, тянет назад руку и нащупывает дверь. Закрывает её. – Начинайте, времени мало.

– Коржов, ты дурак? – не выдерживает кто-то из девчонок. Не вижу кто, а поворачиваться стрёмно. Лучше так сидеть, как статуя. И не отсвечивать.

– Нет, – спокойно говорит Стёпка. – Не дурак. Говори, зачем живёшь?

Тишина. Были бы мухи, мы бы их услышали. Но поздняя осень – не их время.

– А ты – для чего? – внезапно громко спрашивает Костик. – Двоих уже положил, тебе оно зачем? И броник напялил... Наверное, выжить хочешь?

Стёпка поворачивает голову в нашу сторону. Глаза блестят. Ну да, он же часто в очках ходит, а сейчас, наверное, линзы. Или упоролся чем-то.

– Тебе их жалко, Константин? – спрашивает Стёпка. Он покачивается, переступает с ноги на ногу. Но ружьё держит цепко, умеючи. Ствол сейчас в нашу сторону. – Зря. Говно людишки. Да вы все – говно. Папины деньги, мамины связи. Уроды...

Он смачно плюёт на пол. Теперь мне становится страшно. Почему-то не от стрельбы, не от двух свежих покойников, даже не от нацеленного в нашу сторону оружия – именно от плевка на чистый пол. Причуды человеческой психологии, как сказала бы Марина.

– Я сам зарабатываю, – отвечает Костик. Кстати, не поспоришь – вечно в долгах, но – да. На свои живёт.

– И что? Гордишься? – Стёпка злобно щерится. Улыбкой это назвать нельзя. – Такой же бесполезный урод, но за свой счёт.

Я вижу, как зрачок ствола подпрыгивает. Потом уже глухой звук выстрела. И только затем рядом со мной что-то тяжело падает на пол. Что-то. Кто-то. Я боюсь даже смотреть на Костика. Я замер. Меня нет, меня нигде нет. Не было и не будет, лишь бы этому обсоску с ружьём не пришло в голову...

– Страшно, Александр?

Бля... Только не мне, господи, в которого я толком не верю, только бы не мне...

– Да... – скриплю я. Горло свело спазмом, я еле выдавливаю две эти буквы. Я физически их чувствую, как откуда-то изнутри комками выползают эти «д» и «а», вяжут рот, клочьями застревают между зубами. Меня рвёт этим словом.

– Ну и зря, – насмешливо говорит Стёпка. – Знаешь, чувак, есть такая выдумка учёных. Сухая вода. Мелкие капли в негорючей оболочке. Ни напиться ей, ни даже намочить что-то. Вроде и вода, а толку никакого. Вот и ты такое же говнище. Но я тебя пощажу – иди. Маринке привет, её не хочу расстраивать.

Меня начинает трясти. Сперва несильно, только руки, лежащие на столе, от кончиков пальцев и выше, выше. Потом свело спину, и я почувствовал, как трясётся голова.

– Так я... Правда?

Стёпка кивает, внимательно глядя на остальных:

– Ментам скажи, что я один. И у меня с собой бомба, не советую штурмовать. Бегом давай, у меня ещё дел куча! Сорок рыл...

Я встаю, стараясь не смотреть на развороченную голову Костика, на желтоватые с алым брызги на полу, на столе, на застывших спинах впереди. Я, наверное, тоже весь... В этом. Меня трясет ещё сильнее, я с трудом подхватываю рюкзак со стола. Пальцы не гнутся, но я стараюсь. Прохожу мимо молчащих однокурсников, огибаю Стёпку, ожидая, что он в последний момент всё-таки выстрелит, но нет. Он двигается чуть в сторону, пропуская меня к двери.

В воздухе остро пахнет стреляными гильзами – порох и горячий металл. Охотничья симфония.

Щёлк. Щёлк. Открыл и вышел.

В коридоре никого. Выстрелы были негромкие, наверное, никто ничего и не слышал. Или не понял. Я останавливаюсь у окна и упираюсь лбом в холодное стекло. Надо бежать, но я стою и бездумно смотрю во двор корпуса, на изломанные силуэты деревьев, уже голых, без листьев, на свинцовое небо.

Мне уже не страшно. Мне никак. Меня помиловали, хотя и не ради меня. Во мне самом смысла пока ноль. Или навсегда ноль. От меня зависит.

Бум. Щёлк. Дзинь.

Кто-то ещё. Точнее, кого-то ещё. А я вот здесь, без причин и следствий. Некоторым дают сделать выбор, за других его делают чужие люди. Равнодушные. Спешащие за своими туманами и... за запахом тайги. Да.

Дзи-и-инь...

 

– Ты здесь спать останешься, Саня?

Костик смеётся. Выходит у него это неприятно: все портят кривоватые жёлтые зубы, исправить которые вечно не хватает денег. Но он жив и весел.

Я резко вскидываю голову. Ведь так и спал, лбом в стол. Профессор аккуратно складывает давно выученные наизусть лекции в пузатый портфель. Клацает замками. Привычно оглаживает бороду. Вокруг обычная суета перемены – кто бежит курить на улицу, кто достаёт телефон проверить, что изменилось в мире за сорок минут вынужденного отсутствия. Подозреваю, что ничего. У Орсоевых – традиционная борьба на руках. Армрестлинг. Им, кроме качалки, мало что интересно. Да и бог с ними, если честно. Всегда раздражали, а теперь плевать.

Все живы. У всех есть какие–то цели, и не нам судить, велики они или ничтожны. Совсем не нам, тем более – за других.

– Спать? Нет... Здесь – нет. 

Я смотрю ему в глаза:

– Слушай, Костик... Я вот жениться надумал. Будешь у меня свидетелем?